Фоминых Т.Н. ОБРАЗНЫЙ СТРОЙ «ЛИРИЧЕСКОЙ ПОВЕСТИ» В. И. СТРАЖЕВА «ПУТЬ ГОЛУБИНЫЙ» что подчеркивается многократным повторением характерных словесных формул («мой путь», «на пути моем», «я иду», «стезя моя», «иди», «в беспутье», «путями голубыми», «свой путь» и т.п.). Д. Е. Максимов, исследовавший идею пути в поэтическом сознании А. Блока, замечал, что «понятие писательского пути предполагает возможным по крайней мере два основных истолкования»: «В одном случае можно говорить о пути писателя прежде всего как о его п о з и ц и и , в другом, включающем и первый случай, – как о его р а з в и т и и» [Максимов 1972: 28]. По мнению исследователя, «чувство пути» явилось «одним из самых существенных интеграторов», обусловивших внутреннее единство блоковской поэзии [Максимов 1972: 48–49]. Лирика Стражева также образует единый текст, роль интегратора в котором принадлежит идее пути-развития. Лирический герой «Пути голубиного» странствует как физически, так и ментально. Он называет себя «сиротой», свою душу – «больной, усталой», ведя речь о духовном сиротстве как о недуге, связывая надежды на обретение духовного пристанища с «благословенной» «мирной божьей тропой» («Странник»). Разговор со странниками, встретившимися с ним у «колодца студеного», позволяет ему заметить: «Все ищут, все ищут пути спасенного, – / Старый 2 и малый, дюжий и хилый» [Стражев 1908: 14] . Отправляясь в путь, стражевский герой признается: «Я иду тропинкою и пою псалмы» (с. 12). Как странник он видит цель своего пути в богопознании. Книга строится на уподоблении человеческой души голубю белому, символизирующему дух, духовность. Отмеченное уподобление восходит к христианской традиции: «в виде голубя Святой Дух сошел с небес во время крещения Иисуса (Мф 3, 16; Лк 3, 22; Ин 1, 32)» [Гура 1995: 515]. Программным является стихотворение «Моя душа, как голубь белый», не случайно в итоговой книге стихов поэта получившее то же название, что и сборник, в котором оно впервые увидело свет («Путь голубиный») [Стражев 1910: 16]. Душа сравнивается с голубем белого цвета, что также соответствует традиционным представлениям: воплощением доброй души считается именно белый голубь. В стихотворении «Моя душа, как голубь белый» обозначается основная метафора книги – жизнь как «путь голубиный», подчеркивается безмерность этого пути, его амбивалентность: на нем душа обретает искомую гармонию, на нем же ее подстерегают «смертоносные стрелы». Ключевой оппозицией данного стихотворения (и книги в целом) является противостояние света и тьмы: белому голубю противопоставляется «тень косматая», свету «голубиного пути» – «взмах черного крыла», пронзающий сердце «лютой жутью». Путь, в который героя «горе-посох» повело, оказывается не только «мирной божьей тропой». Он сопрягается как с жизнью, так и со смертельными испытаниями. С темой пути связывается образ доли («земной недоли»). Дважды упоминается о «слепой доле» калик перехожих, божьих людей, слепых странников («Странник»). В стихотворении «Стопою легкой...» речь идет о «великом скитанье», звучат призывы «изготовить» «суму и посох», «возлюбить» «свой путь и долю». Наиболее очевидна связь образов «пути» и «доли» в стихотворении «В густых аллеях...». В нем три смысловые части. Первая (1-я–6-я строки) представляет собой ночной пейзаж – описание ложащейся на землю слепой, «измученно покорной» ночи. Во второй (7-я–10я строки) муки истерзанной ночи воспринимаются как собирательный образ «горя горького, бездомного», неприкаянной «долипагубы». В третьей части (11-я–12-я строки) с помощью широко распространенного в литературе и фольклоре психологического параллелизма бездомью «горя горького», скитаниям на «затерянной тропе» доли-пагубы уподобляется сердечная маета лирического героя: Чье горе горькое, бездомное Вздохнуло глухо у кустов? Чья доля-пагуба скитается В ночи затерянной тропой? То не мое ли сердце мается В беспутье темени слепой? (с. 24) Путь оборачивается «беспутьем», «теменью», «слепотой», поиск лучшей доли – тоской, маетой. Лирической ситуацией многих стихотворений становится возможная или уже случившаяся встреча героя с бедой, несчастьем, горем: «Я любил тебя у моря / В голубой безбрежный день. / Он померк – Злочастья-Горя / Пала суженая тень» («Я любил тебя у моря»). «О, как бессмертно мы любили! / И встала ночь – и разметнула / Над нами черное крыло» («В уюте комнаты, у окон»). Даже в редкую минуту блаженства («И был я только – прах и счастье, / И был я только – тихий стон») герой чувствует близящуюся беду: «А наше дальнее 121